Как повысить коэффициент удачи?

21.07.2016

21.07.2016; Новости Югры: http://ugra-news.ru/article/21072016/33988

Президент Союза нефтегазопромышленников РФ Генадий Шмаль в интервью «Новостям Югры» рассказал о том, почему импортонезависимость важнее импортозамещения, какой будет цена на нефть к концу года и где правительству искать деньги.

– Генадий Иосифович, вы недавно вернулись с международной промышленной выставки «Иннопром-2016», проходившей в Екатеринбурге. Одна из важных дискуссий, которая состоялась в рамках форума, касалась импортозамещения. Кажется, вы усомнились в том, что российским нефтяникам удастся добиться стопроцентного замещения заграничного оборудования отечественным?

– Дискуссия, в которой я участвовал, называлась так: «Российское не закупать импортное». Нам, участникам обсуждения, предложили поставить запятую в нужном месте. А ставить ее, на мой взгляд, не нужно, и вот почему. Совсем недавно по заказу одной крупной нефтяной компании Союз нефтегазопромышленников провел исследование, которое показало, что наши компании используют на 57 % импортные технологии и оборудование. Больше половины!

Надо ли стремиться, чтобы этот процент снижался, чтобы росла доля отечественного оборудования и технологий? Конечно, надо. Я считаю, что «наша» доля вполне могла бы составлять процентов восемьдесят пять. И есть все основания для такого оптимистического прогноза. Уже давно нефтяники процентов на девяносто девять используют трубы отечественного производства. Есть компании-лидеры в работе по импортозамещению, например «Транснефть». Доля импортного оборудования в 2014 году в этой компании составляла всего лишь 11 %, в 2015-м удалось снизить эту долю еще на один процентный пункт, в 2016-м она составит, наверное, 9 %. На этом, пожалуй, компания вынуждена будет остановиться. И все потому, что существует оборудование уникальное, потребность в котором исчисляется малым количеством экземпляров, и нет смысла ради этого создавать собственное производство. Это экономически будет нецелесообразным, выгоднее покупать за рубежом.

– Но в условиях санкций это затруднительно сделать.

– Я вам приведу такую статистику. На долю стран, объявивших нам санкции, приходится чуть более 39 % закупаемого нами оборудования. То есть остальные 60 % можно покупать у того же Китая, Японии, Южной Кореи, даже страны Персидского залива готовы к такому сотрудничеству. Китай, кстати, не первый год поставляет нам неплохие буровые установки.

Но самое главное – внимание к собственным разработкам. В Перми есть предприятие «Новомет», один из ведущих российских производителей нефтепогружного оборудования. В семидесятые годы мы только мечтали, чтобы насос работал по 35–40 суток, как американский. Сегодня насос, который выпускают в Перми, работает 1 500 суток. В 15 стран поставляет предприятие свою продукцию. В Уфе есть завод по производству породоразрушающего инструмента «Буринтех». Теперь одним долотом бурят скважину, а раньше требовалось до десяти долот! Это в несколько раз увеличивает производительность труда. Предприятие уже открыло производство в США. Так что российские технологии бывают весьма конкурентоспособными.

– Но есть ахиллесова пята, например технологии гидроразрыва и горизонтальное бурение…

– К сожалению, примерно четверть сервисных работ на нефтяном российском рынке выполняют пока иностранные компании. А в сфере горизонтального бурения и гидроразрыва пласта доля иностранцев достигает 90 %.

Я больше скажу, у нас серьезное отставание в программном обеспечении, импортозависимость в этой отрасли по отдельным позициям –100 %. И это тревожит: речь идет об управлении всеми производственными процессами.

Надо сказать, мне вообще не нравится термин «ипортозамещение». Слово подразумевает, что есть иностранный продукт, который надо клонировать. Но это же вчерашний день! Надо смотреть вперед и производить конкурентную продукцию, которая будет востребована завтра. Как-то генеральный директор «Сургутнефтегаза» Владимир Богданов сказал: «Мы не знаем такого слова – «импортозамещение». Мы стремимся к импортонезависимости». И эта позиция мне по душе. Кстати сказать, «Сургутнефтегаз» – одна из немногих компаний, имеющих собственный сервис.

– Как добиться этой импортонезависимости?

– Стремиться к ней. Для начала понять, что мы можем сделать уже сегодня и какими силами. Какое производство запустить, какое поддержать. Следовало бы привлечь академическую науку, вплоть до космических разработок. Когда осваивали Западную Сибирь, ученые сибирского отделения Академии наук СССР больше времени проводили «в поле», на месторождениях, нежели в институтских кабинетах. Академики Трофимук, Конторович, Аганбегян своими исследованиями заложили научную основу освоения тюменских недр, разработали стратегию, были рядом с первопроходцами.

Сегодня та же Баженовская свита требует серьезных научных разработок. Ее ресурсы – более 100 миллиардов тонн, но без современных технологий взять их не можем. Американцы 30 лет занимались технологиями для сланцевой нефти, вбухали туда 30 миллиардов долларов и добились значительных успехов. Вместе с тем даже их методы добычи нельзя механически перенести на наши недра. Как нет двух одинаковых женщин, так нет и двух одинаковых месторождений. Надеюсь, Баженовский полигон в Югре сконцентрируется на решении этих задач.

– Из всех вызовов, перед которыми оказалось сегодня нефтяная отрасль, – низкие цены на нефть, санкции, тенденция к снижению доли углеводородов в общем энергетическом балансе и другие, – что бы вы поставили на первое место?

– Геологические запасы. Мы серьезно не занимаемся их приращиванием. Чтобы ресурсы перевести в запасы, надо пробурить, определить дебет.

Когда мы начинали освоение югорских недр, «коэффициент удачи» был 80–90 %. Это значит, что из десяти пробуренных скважин восемь-девять давали нефть. Сегодня – дай бог только каждая вторая. Раньше что ни месторождение – то уникальное. Сегодня нет Самотлоров, открываем площади с извлекаемыми запасами в два-пять миллионов тонн.

В середине 1970–1980-х годов только в Западной Сибири бурили более трех миллионов, в целом по стране – более семи миллионов метров разведочных скважин. Ведь пока не пробурил скважину, ты не узнаешь характеристик залежей, без которых невозможно проводить последующие технологические процессы. Сегодня бурим порядка одного миллиона. Мы нуждаемся в современном оборудовании для расшифровки сейсмических данных: только точный анализ позволит с большой степенью вероятности сказать есть тут нефть или ее нет.

Я не устаю повторять: сегодня Югра, освоение которой началось в середине прошлого века, только наполовину разведана, что уж говорить о Восточной Сибири... Надо, чтобы государство занималось прежде всего поиском, а компании – разведкой. Для этого надо формировать соответствующие механизмы, которые бы стимулировали участие компаний в проведении разведывательных работ и приросте запасов.

– Вероятно, нужна иная налоговая политика – стимулирующая. Почему, на ваш взгляд, так непросто внедряется вполне разумный подход, предложенный Югрой? Я говорю о переходе от НДПИ к налогу на финансовый результат.

– Потому что Минфин ведет свою исключительно фискальную политику, думает только о выпадающих доходах и не думает о завтрашнем дне, о развитии. А предложение Думы Югры о замене НДПИ налогом на финансовый результат, или, как еще говорят, на добавленный доход, вполне разумно, его поддерживает и Минэнерго, и в целом нефтяное сообщество.

Сегодня НДПИ зависит только от одного показателя – мировой цены на нефть, не учитывает ни структуру пласта, ни дебит скважины. Моя скважина, положим, дает десять тонн в сутки, а ваша – все сто. Но налог мы будем платить одинаковый с каждой тонны. Справедливо?

Вместо того чтобы думать о выпадающих доходах, я бы посоветовал Минфину озаботиться расширением налогооблагаемой базы. Обратить внимание, например, на простаивающие скважины в Югре. Дебит в три-четыре тонн у нас считается низким, а в Техасе рентабельна скважина, которая дает полтонны. Отдайте эти скважины малым предприятиям, и страна будет иметь дополнительно 10–12 миллионов тонн. Немного на фоне тех 534 миллионов тонн, которые Россия добыла в прошлом году, но есть страны, которые такому уровню добычи рады.

Малый и средний бизнес в «нефтянке» так, к сожалению, и не сказал пока своего слова. В то же время в США десять тысяч малых компаний добывают половину нефти, а вот в России ни их долю приходится только два процента.

– Вы по-прежнему скептически относитесь к альтернативным источникам энергии?

– Я так скажу: экзотические виды энергии весьма дороги. Только в 2014 году Германия потратила на дотации альтернативным видам энергии 25 миллиардов евро – больше, чем мы вложили в тот год во всю нашу нефтяную промышленность. Энергия, полученная за счет ветра или солнца, в два-три раза выше в цене, чем энергия, полученная за счет углеводородов. А что делать, если солнца и ветра нет? Не будет работать компьютер – и жизнь остановится. В любом случае необходим резерв энергии.

Кстати сказать, у нас огромное количество геотермальной энергии, которую нужно использовать. Вопрос, как всегда, технологий.

– Без этого вопроса интервью не завершить: ваш прогноз цены на нефть к концу года?

– Говорят, прогноз – дело неблагодарное. Но, думаю, 55–60 долларов за баррель.

Ольга Маслова